Князь Андрей решил приехать в Петербург в августе 1809 года, во время апогея славы Сперанского, чтобы приложить свою руку к преобразованиям, которые вот-вот должны были произойти, так как у власти был Александр I. Перед тем, как его зачислили в члены комитета, князь Андрей очень переживал, страх овладевал им. Партия преобразователей с радостью приняла его: «О нем говорили, им интересовались, и все желали его видеть».
Андрей встречается со Сперанским, государственным секретарем: «Князь Андрей следил за каждым движением и словом Сперанского, как это бывает с людьми, которые строго судят своих ближних, он искал в нем полное совершенство человеческих достоинств»; «Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал...»; «...Одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука... Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему-то раздражали князя Андрея». Автор представляет Сперанского как рационалиста. Главная его черта - «Непоколебимая вера в силу и законность ума». Но, несмотря на холодность Сперанского, пока князь Андрей верит в него и участвует в работе комитетов. Аракчеев - «…сорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре-зелеными тупыми глазами и висячим красным носом» - предложил князю Андрею войти в комитет по составлению военного устава. Глаза Болконского горели – он был уверен, что именно здесь готовится будущее, от которого зависят судьбы миллионов. В итоге князя Андрея сделали членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов.
«…Первое время своего пребывания в Петербурге князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал четыре или пять необходимых визитов или rendez-vous в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть вовремя, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил, и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не делал.»
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. — И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! — сказал он.
— Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому-то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
— Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus,[2] из которого надо выйти усилием.
Князь Андрей после отрицания военной службы приходит к отрицанию государственной деятельности и делает еще один шаг на пути к единению с народом. Он видел, что Наполеон «счастлив от несчастья погибших солдат»; он увидел, что работа комитета Сперанского никак не касается сущности дел: он понял, что не может быть счастлив ни на военной, ни на государственной службе. Наташа возвращает князя Андрея к большой жизни души. Рационалистическая жизнь государственного человека кажется ему теперь узкой.
5